Тушемлянец Евгений Хололович часто войну вспоминает. Так часто, как рисует в своей памяти милый образ мамы…
Встретил меня Евгений Иосифович с довоенной фотографией в руках. Говорит, из родительского дома взял на память. Один-единственный снимок, а как много горьких мыслей навевает он! «Вот отец мой, Иосиф Иванович, мать Надежда Максимовна, сестра Анна, старший брат Коля и я. Мне здесь годика два всего, я из 1937-го. Это еще Масево, снимок сделан возле нашего дома...» – начинает свой рассказ Евгений Иосифович и вдруг замолкает. Тяжело говорить. Ведь после войны семья Хололовичей уже не могла вот так дружно смотреть в фотообъектив: не все пережили лихие годы.
– До войны, значит, жили в Масево. А в 1941-м немцы людей оттуда вывезли, а дома сожгли, – продолжает Евгений Иосифович. – Всех мужчин на край деревни, где крест стоял, согнали, потом – женщин. Но вскоре отпустили, дав несколько часов на сборы. Последние подводы отъезжали, а дальний конец Масево уже горел. Кого куда вывозили. Мы попали в Новодворцы, это в одиннадцати километрах от Белостока. Там приютили нас знакомые. Жили в подвале. Мало что помню, дитя еще был. А вот последние слова мамы никогда не забуду. Это было в 1944-м. Освобождение шло. В какой-то момент мы оказались как раз между нашими и немцами: русские, понимаешь, стояли в низине, а немцы – наверху. Перестрелка была. В это время загорелся сарай: от зажигательной пули вспыхнула соломенная крыша. Отец, хозяин и еще вторая семья, которая была вместе с нами в том подвале, побежали тушить. А мать вышла мешки мочить. Мочит и прибивает на подвал, на деревянную надстройку, чтобы не загорелась. В это время мина рядом взорвалась…
Евгений Иосифович сглотнул подступивший к горлу ком:
– Мина взорвалась, и ей осколок прямо в спину, под сердце попал. Там ступенек шесть или восемь вниз в подвал. Мама стала спускаться к нам потихонечку. «Детки, – успела сказать, – меня уже убило». И умерла. Похоронили ее на следующий день. Скоро и перестрелка закончилась. А пиджак тот продырявленный отец всю жизнь хранил. Где он теперь, уже и не знаю. Потом нас перевезли сюда, в Чоло. Здесь было лесничество, дома готовые. Только приехали – второе горе: умирает сестра от внезапного кровоизлияния. Ей 18 лет было. Военный врач ехал на помощь в легковой автомашине, а тут, как на зло, фуражку у него снесло. Пока он ту фуражку искал... Не успел, словом... Говорит, надо было левую руку поднять, и кровь остановилась бы. Чего уж… Умерла сестра. Мы остались у отца вдвоем: я и брат старший. Скоро отец женился. Жили до 1946 года в Чоло, а потом, когда там застава расположилась, всех людей расселили. Отец на Долгом Борке дом поставил. В 1954-м я школу окончил, прошел курсы механизации сельского хозяйства. Так всю жизнь в колхозе «Пограничник» на тракторе и проработал, 41 год трудового стажа. Мы с супругой моей в Тушемле обжились, четырех дочерей вырастили…
На могилке мамы Евгений Хололович никогда не был. Раньше, говорит, не пускали так просто, а потом как-то зимой все же получилось поехать. «А что зимой? – вздыхает. – Ничего мы там не нашли». Если раньше еще можно было расспросить у знающих людей, где тот холмик, то теперь и спросить не у кого. Одна память о маме – та самая фотография.
– Я как-то нашел в одном журнале стихотворение, – сказал Евгений Иосифович, провожая меня до калитки. – Подумалось: ведь это как будто о маме моей. Хотите, прочту? «И навсегда остались в памяти моей тот образ мамы молодой, печальный мамин о судьбе рассказ и горькая слеза из васильковых глаз...»
Наталья ТУРКО
Фото автора
